В. В. Розанов Анкета для Библиографического словаря
Имя: Василий
Отчество: Васильевич
Год, месяц, число рождения: 1856 год, апрель…
Место рождения: Ветлуга Костромской губ.
Вероисповедание: Православное
Кто были родители: Отец мелкий чиновник лесного ведомства,– мать дворянка, урожденная Шишкина
— Краткая история рода (главным образом были ли в роде выдающиеся в каком-либо отношении люди).
Не знаю дальше родителей, но дед был священником.
— Ход воспитания и образования. Под какими умственными и общественными влияниями оно происходило:
Отца потерял 3-х лет (в Ветлуге или Варнавине),— и одновременно Мать с 7-ю детьми переехала в Кострому ради воспитания детей. Здесь купила маленький деревянный домик у Боровкова пруда. Только старшая сестра Вера и старший брат Николай ("†" директором Вяземской гимназии) учились отлично, прочие плохо (даже) скверно. Также и я учился очень плохо. Не было ни учебников, и никаких условий для учения. Мать 2 последних года жизни не вставала с постели, братья и другая сестра были “не работоспособны”, и дом наш и вся семья разваливались. 1 Мать умерла, когда я был (оставшись на 2-й год) учеником 2-го класса. Нет сомнения, что я совершенно погиб бы, не “подбери” меня старший брат Николай, к этому времени как раз окончивший Казанский Университет. Он дал мне все средства образования и словом был отцом. Он был учителем и потом директором гимназии (в Симбирской, в Нижнем, в Белом, Смоленск губ и в Вязьме). Он рано женился на пансионерке Нижегородского института благородных девиц, времени директриссы Остафьевой, Александре Степановне (Троицкой), дочери Нижегородского учителя. Эта замечательная по кротости и мягкости женщина была мне сущею матерью. От нее я не слыхал не только грубого, но и жесткого слова. С братом же я ссорился, начиная с 5—6-го класса гимназии: он был умеренный, ценил Н. Я. Данилевского 2 и Каткова 3, уважал государство, любил свою нацию, в то же время зачитывался Маколеем 4, Гизо 5, из наших — Грановским 6 Я же был “нигилист” во всех отношениях, и когда он раз сказал, что “и Бокль 7 с Дрэпером 8 могут ошибаться”, то я до того нагрубил ему, что был отделен в столе: мне выносили обед в свою комнату. Словом, (все) “обычно русское”. Учился я все время плоховато, запоем читая и скучая гимназией.
Гимназия была отвратительна, “Толстовская”. Директор — знаменитый К. И. Садоков, умница и отличный в сущности директор: но я безотчетно или вернее “бездоказательно” чувствовал его двуличие, всячески избегал — почему-то ненавидел, хотя он ничего вредного мне не сделал, (нрзб.) неприятного. Кончил я “едва-едва”,— атеистом, (в душе) социалистом, и со страшным отвращением кажется ко всей действительности. Из всей действительности любил только книги. В университете (историч. филолог факультет) я беспричинно изменился именно, я стал испытывать постоянную внутреннюю скуку, совершенно (безграничную), и позволю выразиться—“скука родила во мне мудрость”. Все рациональное, отчетливое, явное, позитивное мне стало скучно. “Бог весть почему” профессора, студенты, сам я, “свое все” (миросозерцание) скучно и скучно. И книги уж я не так охотно и жадно (стал) читать, не “с такою надеждою”. Учился тоже “так себе”. Вообще, как и всегда потом, я почти не замечал “текущего” и “окружающего”, из него лишь “поражаясь” чем-нибудь, а главное была не то чтобы “энергичная внутренняя работа”, для каковой не было матерьяла, вещества, а — вечная задумчивость, мечта, переходившая в безотчетное “внутреннее счастье” или обратно в тоску. Кончив поступил учителем и к учительству относился как ко всему, “что-то течет вокруг меня и все мешает думать”. Уже с 1-го курса университета я перестал быть безбожником. И не преувеличивая скажу: Бог поселился во мне. С того времени и до этого, каковы бы ни были мои отношения к церкви (изменившиеся совершенно с 1896—97 г.) — что бы я ни делал, что бы ни говорил и ни писал, прямо или в особенности косвенно я говорил и думал собственно только о Боге, так что Он занял всего меня, без какого-либо остатка, в то же время как-то оставив мысль свободною и энергичною в отношении других тем. Бог меня не теснил и не связывал, я стыдился Его (поступая или думая дурно), но никогда не боялся, не пугался (ада никогда не боялся). Я с величайшей любовью приносил Ему все, всякую мысль (да только о Нем и думал) как дитя пошедшее в сад приносит оттуда цветы или фрукты или дрова “в дом свой”, отцу, матери, жене, детям. Бог был “дом” мой (исключительно меня одного, хотя бы в то же время и для других “Бог”, но это меня не интересовало, и в это я не вдумывался), “все” мое, “родное” мое. Так-так в этом чувстве, что “Он — мой”, я никогда не изменялся (как грешен ни бывал), то и (обратно) во мне совершенно утвердилась вера, что “Бог меня никогда не оставит”. Кажется этому способствовало одно мое чувство, или особенность, которой в равной степени я ни у кого не встречал: скромность как бы вытекшая у меня из совершенной потери своей личности. Уже много лет я не помню, чтобы когда-нибудь обижался на личную обиду: и когда от людей грубых (напр. романист Всеволод Соловьев 10) мне приходилось испытывать чрезвычайные обиды, я не мог сердиться даже в самую минуту обиды, и потом долее 3-х дней не помнил, что она была. Это глубокое умаление своей личности у меня (вытекало) из тесноты отношения к Богу: “уничижения” (деланного) во мне тоже нет, а я просто ничего не думаю о себе, “сам” — просто неинтересная для меня вещь (как впрочем и весь мир) сравнительно с “родное — Бог — мой дом”, “мой угол”. С этим умалением своей личности (и личности целого мира) связано (как я думаю и уверен) моя свобода и даже (может показаться) бесстыдство в литературе. Я тоже “ничего не думаю” и о писаниях своих, не ставлю их ни в какой особенный “плюс”, а главное — что бы ни случилось написать и что бы ни заговорили о написанном с меня “как с гуся вода” я ничего этого не чувствую. Я как бы “заснул со своим Богом” и сплю непробудно счастливым сном. “Чувство Бога” продолжается у меня (без перерывов) с 1-го курса Университета но характер чувства и следовательно постижение Бога изменилось в 1896—1897 гг. в связи с переменою взглядов на 1) пол, 2) брак, 3) семью, 4) отношение Нового и Ветхого Завета между собой. Но рубрики 1), 2) и 4) были в зависимости от крепчайшего утверждения в семье Разные семейные коллизии сделали, что мне надо было съехать с почвы семьи, с камня семьи. Но тут уперлась вся моя личность, не гордым в себе, а именно смиренным, простым, кротким: это-то “смиренное, простое и кроткое” и взбунтовалось во мне, и побудило меня, такого “тихонького” восстать против самых великих и давних авторитетов. Если бы я боролся против них “гордостью ума” — я был бы давно побежден, разбит. Но “кротости” ничего нет сильнее в мире, кротость — непобедима и как я-то про себя знаю, что во мне бунтует “тихий”, “незаметный”, “ничто” то я и чувствую себя совершенно непобедимым, теперь и даже никогда. Вообще если разобраться во всех этих коллизиях подробно — и развернуть бы их в том, это была-бы величайшая по интересу история, вовсе не биографического значения, а так сказать цивилизационного, историко-культурного. По разным причинам я думаю, что это “единственный раз” в истории случилось, и я не могу отделаться от чувства, что это — провиденциально.
Все время с 1-го курса университета я “думал”, solo — “думал”: кончив курс сел сейчас за книгу “О понимании” (700 страниц) и написал ее в 4 года совершенно легко, ничего подготовительно не читавши и ни с кем о теме ее не говоривши. Я думаю такого “расцвета” ума” как во время писания этой книги — у меня уже никогда не повторялось. Сплошное рассуждение на 40 печатных листов,— летящее, легкое, воздушное, счастливое для меня, сам сознаю — умное: это я думаю вообще не часто в России. Встреть книга какой нибудь (привет) я бы на всю жизнь остался “философом”. Но книга ничего не вызвала (она однако написана легко). Тогда я перешел к критике, публицистике но все это было “не то”. Т. е. это не настоящее мое и когда я в философии никогда не позволил бы себе “дурачиться”, “шалить”, в других областях это делаю. NB: при постоянной, непрерывной серьезности, во мне есть много резвости и до известной степени “во мне застыл мальчик и никогда не переходил в зрелый возраст”. “Зрелых” людей, “больших” — я и не люблю, они меня стесняют, и я просто ухожу в сторону. Никакого интереса с ними и от них не чувствую и не ожидаю. Любил я только стариков — старух и детей — юношей, не старше 26 лет. С прочими — “внешние отношения”, квартира, стол. Деньги. Никакой умственной, или сердечной связи (с “большими”).
Сотрудничал я в очень многих журналах и газетах,— всегда без малейшего внимания к тому, какого они направления и кто их издает. Всегда относились ко мне хорошо. Только консерваторы не платили гонорара или задерживали его на долгие месяцы (Берг, Александров 11). Сотрудничая я чуть-чуть приноровлял свои статьи к журналу, единственно чтоб “проходили” они: но существенно вообще никогда не подавался в себе. Но от этого я любил одновременно во многих органах сотрудничать: “одна часть души пройдет у Берга...”. Мне ужасно надо было, существенно надо, протиснуть “часть души” в журналах радикальных и в консервативнейший свой период, когда, оказывается, все либералы были возмущены мною, я попросил у Михайловского 12 участия в “Русском Богатстве”. Я бы им написал действительно отличнейшие статьи о бюрократии и пролетариях (сам пролетарий я их всегда любил). Михайловский отказал, сославшись “читатели бы очень удивились, увидав меня вместе с Вами в журнале”. Мне же этого ничего не приходило в голову. Материально я чрезвычайно многим обязан Суворину 13- н и р а з у он не навязал мне ни одной мысли, ни разу не внушил ни одной статьи, не делал и попытки к этому, ни шага. С другой стороны я никогда в жизни не брал авансов,— даже испытывая страшнейшую нужду. Суворин (сколько понимаю) тоже ценит во мне не жадность: и как-то взаимно уважая и кажется любя друг друга (я его определенно люблю, — но и от него кроме непрерывной ласки ничего не видел за 10 лет) — хорошо устроились. Без его помощи, т. е. без сотрудничества в “Новом Времени” я вот теперь не мог бы даже отдать детей в школы: раньше хватало только на пропитание и квартиру, и жена в страшную петербургскую стужу ходила в меховой кофте, не имея пальто. Но моя прекрасная жена никогда ни на что не жаловалась, о горе — молчала, делилась с другими только “хорошим”: и вообще должен заметить, что “путеводной звездой” моей в жизни служила всегда эта 2-ая жена, женщина удивительного спокойствия и ясности души, соединенной с тихой и чисто русской экзальтацией. “Величие в молчании”.
Статьи мои собраны в книгах:
1) “Сумерки просвещения”, 1899 г.
2) “Природа и история”, 1899 г.
3) “Литературные очерки”, 1900 г.
4) “Религия и культура” (два издания), 1900 г.
5) Легенда о Великом Инквизиторе Достоевского.
Три издания.
6) В мире неясного и нерешенного (главная идейная
книга). Два издания, 1904 г.
7) Семейный вопрос в России 2 тома, 1905 г.
8) Около церковных стен 2 тома, 1907 г.
9) Ослабнувший фетиш, 1907 г.
10) Место христианства в истории, 1891 г. Брошюра
11) О декадентах, 1907 г. Брошюра
12) Метафизика Аристотеля Книги I—V. Перевод и
комментарий в сотрудничестве с П. Д. Первовым
(учитель гимназии в Ельце).
Служил сперва учителем истории и географии (Брянск, Елец, Белый), потом Госуд. Контроле, потом — нигде. Служба была также отвратительна для меня как и гимназия. “Не ко двору корова” или “двор не по корове” — что-то из двух.
В. Розанов.
Примечания.
Анкета, заполненная В.В. Розановым в 1909 г для Библиографического словаря деятелей Нижегородского Поволжья, хранится в ЦГАЛИ в личном фонде писателя (ф. 419, oп. 1. Ед. хр. 21). Розанов дает отдельные ответы на первые восемь пунктов анкеты (в публикации вопросы выделены курсивом) Ответ на девятый пункт анкеты — обобщенный, он включает в себя ответы на остальные шесть пунктов.
— Начало и ход деятельности
Анкета заполнена мелким достаточно аккуратным почерком, с характерным для В. В. Розанова подчеркиванием особо важных и принципиальных для него слов.
1
Семья Розановых:2
Данилевский Николая Яковлевич (1822 1885) — публицист; социолог и естествоиспытатель.3
Катков Михаил Никифорович (1818— 1887) публицист; издатель журнала “Русский Вестник” и газеты “Московские Ведомости”.4
Маколей Томас Бабингтои (1800 1859) — английский историк и политический деятель.5
Гизо Франсуа Пьер Гийом (1787 1874) — французский историк и политический деятель.6
Грановский Тимофей Николаевич (1813— 1855) — историк, общественный деятель.7
Бокль Генри Томас (1821—1862)—английский историк и социолог.8
Дрэпер Джон Вильям (1811—1882)— американский естествоиспытатель и историк.9
В 1891 году В. В. Розанов тайно обвенчался с В. Д. Бутягиной. Первая жена А. П. Суслова — не давала ему развода. Дети Розанова от брака с Варварой Дмитриевной считались незаконнорожденными. Это во многом предопределило обращение В. В. Розанова к теме “Брак и Церковь”, “Семья и Церковь”.10
Соловьев Всеволод Сергеевич (1849— 1903) — писатель, автор исторических романов Первоначально в тексте анкеты было написано “Вла…”, затем зачеркнуто и написано “Всеволод”. Известны статьи Владимира Соловьева с резкой критикой В. В. Розанова ( Порфирий Головлев о свободе и вере” и др.). Печатных отзывов Всеволода Соловьева о В. В. Розанове обнаружить не удалось. Однако в фонде Розанова сохранился листок с записями, разъясняющими этот случай. В 1896 г Розанов опубликовал в журнале “Русское Обозрение> (т XXXVIII) статью “Еще доброе дело на Руси”, где критически были оценены опубликованные в 1895 г в “Русском Вестнике” мемуары историка С. М. Соловьева. Эта статья вызвала раздражение издателя мемуаров, старшего сына историка Вс. С. Соловьева. Розанов писал об этом: “Никогда я не думал, чтобы в таких умеренных границах приведенная критика была понята как оскорбление фамильной чести знаменитого историка и по прямой связи с ним — издателя его мемуаров. <…> В тесном интимном круге писателей, собравшихся проводить отъезжающего сотоварища, он неожиданно подошел ко мне и покрыл потоком ругательств, между коими “мерзавец”, “недостоин развязать ремень у сапога”, я набил бы тебе морду, если б встретил не здесь, в постороннем обществе” — были едва ли не самые мягкие. Ничего я не мог не умел, не хотел возразить. (ф. 419, oп. 1, ед. хр. 206, л. 31).11
Александров Анатолий Александрович (1861 1930)—редактор издатель журнала “Русское Обозрение” и газеты “Русское Слово”; Берг Федор Николаевич (1840—1909) — редактор-издатель журнала “Русский Вестник”12
Михайловский Николай Константинович (1842 1904) —социолог, публицист, литературный критик один из редакторов “Отечественных Записок” и “Русского Богатства”.13
Суворин Алексей Сергеевич (1834— 1912) — издатель газеты “Новое Время и журнала “Исторический Вестник”.