С ПЕЧАЛЬНЫМ ПРАЗДНИКОМ
1917Печатается по книге: Спасовский М. В. В. Розанов в последние годы своей жизни: Среди неопубликованных писем и рукописей. Берлин, 1923. С. 22—25.
Утописты-мечтатели, понятия не имеющие и никогда не имевшие о русском народе, вообразили, что за одно послушание золотых речей их народ этот отдаст и красное яичко в Христово Воскресение, и братское целование при встрече друг с другом,_ даже отдаленно знающих один другого людей,— и всю великую обрядность и наряд церковный и народный.
Народ послушался было их на несколько месяцев, но уже теперь испытывает в тяжелых вздыханиях, что значит променять родную историю, скованную в груди этого самого народа, на клубную болтовню разных заезжих людей и туземных господ, подражающих этим заезжим людям.
Прошло всего 14 месяцев, и Россия испытала такой погром и разгром самое себя, перед которым бледнеют все бедствия вынесенные нами в нашей многотрудной и терпеливой истории.
Воистину нет сил более терпеть и переносить. Ни татарское жестокое нашествие, ни вхождение в Россию Наполеона, ни Крым и Севастополь, ни половцы и печенеги не вносили в Россию и малой доли того крушения сил ея, какое внесли эти всего 14 месяцев. Буквально, мы стоим как бы при начале русской истории, буквально — русская история как бы еще и не начиналась. Приходится опять заводить все сначала, приходится тысячелетнего старца сажать за азбуку, как младенца, и выучивать первым складам политической азбуки.
Ни о каком красном звоне, ни о каком воскресном событии не может идти речи в теперешнем населении России, которое забыло свою историю и веру, им же самим, этим населением, взращенную,— им же самим, этим населением, возделанную.
Виноградарь сам вырвал лозу, им когда-то посаженную, и пахарь затоптал поле, им вспаханное. Все это — под трезвон разглагольствований, в которых была бездна злобы и не было никакого смысла. Кому-то понадобилось возбудить эту злобу,— кому-то понадобилось затемнить этот смысл.
Понадобилось призвать русских людей друг на друга, возбудить сословную или так называемую “классовую рознь”, хотя с чужого голоса русские люди впервые выучились или, вернее, начали выучиваться произносить слово “класс”. Как будто князья русские не на тех же ворогов вели Русь, на которых шли и простые ратники, вчерашние хлеборобы; как будто вообще “езда” не состоит из ямщика, коней и саней...
Но кому-то понадобилось распрячь русские сани, и кто-то устремил коня на ямщика, с криком — “затопчи его”, ямщика на лошадь, со словами “захлещи ее”, и поставил в сарай сани, сделав невозможною “езду”.
Кому-то понадобилось приостановить русское движение, кто-то явно испугался его и начал нашептывать ядовитые шепоты о классовой розни. Кто-то давно начал мутить и возмущать Русь. Не “классовые интересы” занимали этого врага Руси. Ему нужно было ослабить всю Русь.
И вот Русь повалилась и развалилась, как глина в мокрую погоду.
Еще вернее будет сравнение, если мы скажем, что она развалилась под идущим железнодорожным поездом.
Со временем история разберет и укажет здесь виновных. Хотя и теперь уже очевидно, что в Государственной Думе четырех созывов не было с самого же начала ровно ничего государственного', у ней не было самой заботы о Государственном и Государевом деле, и она только как кокотка придумывала себе разные названия или прозвища, вроде “Думы народного гнева”, и тому подобное. Никогда, ни разу в Думе не проявилось ни единства, ни творчества, ни одушевления. Она всегда была бесталанною и безгосударственною Думою.
Сам высокий титул: “Думы” — к ней вовсе не шел и ею вовсе не оправдывался. Ибо в ней было что угодно другое — кроме “думанья”. Образование так называемого “прогрессивного блока” в ней было крушение последних государственных надежд на нее.
Все партии соединились, даже и националисты, даже и правые, чтобы обезгосударить Россию, сделать из нее толчею так называемых “общественных элементов” или общественных сил, не руководимых более одною государственною силою и общим государственным и национальным интересом.
Завершающая формула этого общественного движения, выраженная в требовании “ответственного перед Думою правительства”, была особенно интересна ввиду того, что сама Дума обозначилась с тенденцией или с возможностью предать всю Россию врагу, с которым эта Россия находилась “в состоянии войны”. Большего абсурда, большей нелепости, кажется, не встречается во всемирной истории и в игре политических сил и страстей.
Последствием было то, чему мы были свидетелями эти 14 месяцев.
Россия обезгосударилась, но и вышло кое-что непредвиденное: она перестала кому бы то ни было и чему бы то ни было повиноваться. Она начала просто распадаться, деформироваться, переходить в состояние первобытности и дикости. Так называемой “русской культуры”, от имени которой было предъявлено столько требований,— как не бывало. Зовущий к ответу перед собою
оказался сам без имени и без лица.Россию нужно строить сначала, моля Бога об одном, чтобы это была летаргия, а не смерть.
Так-то мы встречаем праздничек Христов. И колокол зазвучал сегодня в двенадцать часов ночи так печально, с такими дрожащими в себе звуками, как он не звучал ни однажды в тысячу пятьдесят шесть лет изжитой нашим народом истории. Самое страшное из всего, что это оказался и не “народ”, а какие-то “люди”.
— “Чьи это люди”,— спрашивают иностранцы и отвечают насмешливо:
— “Мы не знаем”.
Вот поистине состояние, неизвестное еще в географии.
