Маруся КЛИМОВА
Нравится - не нравится, спи, моя
красавица!
У греков nekros означает "труп", "мертвец", "обитатель подземного царства". Очевидно, nekros относится не к смерти, а к мертвому телу и к убитым (т. е. умершим не своей смертью). "Смерть" имеет совершенно другое значение, связанное не с мертвым телом, а с актом умирания (в греческом это Thanatos, а в латыни -- mors, mori). Термин "некрофилия" -- любовь к мертвым -- употребляют обычно для описания явлений двух типов: 1) сексуальной некрофилии -- влечения мужчины к мертвому женскому телу, предполагающее прямое соитие или любой другой половой контакт и 2) асексуальной некрофилии -- вообще влечение к трупам, стремление быть рядом с ними, смотреть на них, их касаться и в особенности расчленять.
Некоторые странности Гоголя в этом отношении отмечал еще Василий Розанов: "Поразительна яркость кисти везде, где он говорит о покойниках. "Красавица (колдунья) в гробу" -- как сейчас видишь. "Мертвецы, поднимающиеся из могил", которых видят Бурульбаш с Катериною, проезжая на лодке мимо кладбища, -- поразительны. То же -- утопленница Ганна. Везде покойник у него живет удвоенной жизнью, покойник -- нигде не "мертв", тогда как живые люди удивительно мертвы. Это -- куклы, схемы, аллегории пороков. Напротив, покойники -- и Ганна, и колдунья -- прекрасны и индивидуально интересны. Я и думаю, что половая тайна Гоголя находилась где-то тут, в "прекрасном упокойном мире", по слову Евангелия: "Где будет сокровище ваше -- там и душа ваша". Поразительно, что ведь ни одного мужского покойника он не описал, точно мужчины не умирают. Но они, конечно, умирают, а только Гоголь ими не интересовался. Он вывел целый пантеон покойниц -- и не старух (ни одной), а все молоденьких и хорошеньких" (В. В. Розанов. "Опавшие листья. Короб второй").
Зато интересовался мужчинами другой русский писатель -- М. А. Кузмин. В истории "гомосексуального самосознания" -- повести "Крылья" -- важнейшим эпизодом становится встреча героя с утопленником: Ваня смотрел "с ужасом на вспухший осклизлый труп с бесформенным уже лицом, голый, в одних сапогах, отвратительный и страшный при ярком солнце среди шумных и любопытных ребят, чьи нежно-розовые тела виднелись через незастегнутые рубашки". Утопленник оказывается ровесником и тезкой Вани, который под влиянием этой сцены внезапно приходит к пониманию своей красоты и ее быстротечности. Это характерная, звучащая в знаменитых "Александрийских песнях" и многих других произведениях тема Кузмина -- некрофилия "от обратного", вывернутая наизнанку.
В своей работе "Некрофилы и Адольф Гитлер" Фромм приводит пример некрофилии -- историю Дж. П. де Ривера, двадцатилетнего служителя морга. Когда ему было 18 лет, он влюбился в девушку, но она умерла. Ривер был глубоко опечален смертью своей подруги. Когда он увидел ее в гробу, его стали душить рыдания, захотелось лечь вместе с ней. Сперва он думал, что это от горя, но потом понял, что это был порыв страсти, ибо вид покойницы привел его в состояние чрезвычайного сексуального возбуждения. Юноша пытался уговорить мать, чтобы она позволила ему поступить в медицинское училище, но поскольку это оказалось невозможным из-за стесненных материальных обстоятельств, он решил поступить на курсы бальзамирования покойников, обучение на которых было дешевле. На этих курсах Ривер наконец нашел свое призвание. Во время практических занятий его особенно интересовали женские трупы и обуревало сильнейшее желание с ними совокупляться. Но он считал это ненормальным и постоянно подавлял свои желания, пока однажды не оказался один на один с трупом молодой девушки. Он не устоял. Обнажив член, молодой человек прикоснулся им к бедру мертвого тела, испытав при этом огромное возбуждение. Вскоре после этого случая он получил место служителя морга в одном из городов на западе США. Как начинающему работнику ему часто поручали ночные дежурства в морге. "Меня всегда радовала эта возможность побыть одному, -- рассказывает Дж. П., -- потому что я люблю оставаться с мертвыми. И я мог спокойно совокупляться с трупами". В течение двух лет работы в морге он проделал это с множеством женских трупов самого разного возраста -- от девочек до пожилых женщин, -- практикуя различные извращения.
В 60-е годы Америка содрогнулась от ужаса, узнав о некрофиле, каннибале и убийце по меньшей мере четырех женщин. Его звали Эд Гейн. Между 1954 и 1957 годами он извлекал из могил тела женщин в окрестностях Плэнфилда, в Висконсине. У себя дома Гейн делал куртки и маски из человеческой кожи. Он умер в психиатрической лечебнице в 1984 году.
Еще один некрофил -- Джон Реджиналд Кристи, убийца шести женщин, был импотентом. Он обривал половые органы своих жертв и сохранял их у себя, чтобы удовлетворять свои сексуальные фантазии. Был повешен в июле 1953 года.
Самый ужасный случай, по времени наиболее близкий к нам, так называемый "каннибал из Милуоки", арестованный 22 июля 1991 года, -- Джеффри Дэхмер. Он признался в убийстве 17 подростков, с которыми знакомился в гомосексуальных барах, а потом приводил к себе и накачивал наркотиками. Когда они засыпали, он их убивал и расчленял, одновременно фотографируя. Потом Дэхмер насиловал трупы и пожирал отрезанные части. В его холодильнике и стенном шкафу нашли целую коллекцию: головы, гениталии и другие члены его жертв.
К счастью, эти ужасные истории потому и получали такую известность, что происходили -- по сравнению с проявлениями других сексуальных парафилий -- достаточно редко. Значительно более распространенной нужно признать некрофилию асексуальную.
Один мой знакомый, вынужденный в годы застоя работать санитаром в больнице "В память 25 октября", рассказал мне, что некоторые санитары, работавшие в морге, просили дать им расчленить труп, вскрыть черепную коробку и испытывали радость от возможности лишний раз поприсутствовать при вскрытии. А один санитар устроил ему экскурсию в морг, с любовью описывая каждого покойника и рассказывая, как тот умер.
Конечно, все описанное выше дает нам пример явной патологии, но это помогает понять саму суть "некрофильского характера".
Кстати, по замечанию Р. А. Медведева, первым, кто употребил термин "некрофил" как раз в таком психологическом смысле, был Ленин (Let history judge; N. Y., 1971) -- и, возможно, именно это роковым образом предопределило на долгие годы пристрастие советских людей, от которого они и сейчас не в силах отказаться, -- желание любоваться мумифицированным покойником. Хотя, возможно, на это повлиял один из любимых философов-большевиков Николай Федоров, основными пунктами учения которого были культ кладбищ (а отсюда и музеев) и идея научного воскрешения мертвых (причем воскрешения именно во плоти!).
Долгое время некоторые телезрители имели возможность тешить свои некрофильские наклонности, когда всем известный журналист с явным наслаждением демонстрировал расчлененные или изуродованные трупы, причем преимущественно крупным планом, и вряд ли это было сделано сознательно. Скорее здесь проявлялись его бессознательные наклонности.
В отличие от макабрических душевных порывов знаменитого репортера, творчество некрореалистов -- группы режиссеров "параллельного" кино, на мой взгляд, сознательно, а не на уровне комплексов обыгрывает темы смерти и разложения "трупаков". Любопытно заметить, что работы некрореалистов Мертвого, Безрукого и в особенности фильм Евгения Юфита "Папа, умер Дед Мороз" вовсе не остались маргинальными, получили достаточно широкую известность и даже демонстрировались по телевидению.
...Как сейчас помню работу одного из художников-некрореалистов "Мы из Кронштадта": жуткое изображение утопленника и удавленника, первый -- с закаченными белыми глазами, второй -- с ярко выраженной странгуляционной бороздой на шее, красным небритым лицом, и все это на фоне какого-то черно-зеленого болота. Примером столь же экспрессивно-чувственного, но прямо противоположного "по знаку", совершенно иначе философски осмысленного отношения к смерти и ее зримым проявлениям может служить творчество практически неизвестного у нас замечательного художника Зормана Музича, выставка работ которого недавно прошла в Париже в Гран-Пале.
Зорман Музич родился в 1909 году в Черногории. Арестованный гестапо, потом обвиненный СС в симпатиях и сотрудничестве с антинацистскими группировками в Триесте, в 1944 году Музич был отправлен в Дахау. К счастью, из-за попустительства надзирателей-эсэсовцев ему удается раздобыть чернила и бумагу. Он рисует все, что видит, в постоянном страхе, что на него донесут.
Спасти удается только двадцать рисунков, те, с которыми он никогда не расставался, остальные сгорели вместе с бараками, которые американцы сожгли из гигиенических соображений. И пройдет двадцать пять лет, прежде чем Музич снова решит вернуться к этой теме.
Мучительный опыт, пережитый им в аду лагерей, глубоко изменил творчество художника: "Я думаю, что понял правду, трагическую и ужасную, которой мне пришлось коснуться рукой".
Написав серию о крахе человечества, озаглавленную "Мы не последние", Музич обретает свою особую манеру письма портретов и автопортретов. На этих сумрачных и суровых полотнах бросаются в глаза строгость, простор, глубина. За маской выступает сверхощущение призрака смерти. На его "Автопортрете", написанном в 1988 году, кажется, присутствуют следы разложения заживо. Даже холмы Сиены, которые он наблюдает из окон своей мастерской, напоминают ему "кучу скелетов, обнаженных костей, голых ребер, сожженных солнцем или вымытых дождями". Это совершенно новый, неожиданно глубокий взгляд на смерть, некрофилия в каком-то другом свете, дающем нам представление об особенностях нашего времени и сознания.
Сейчас особенно ярко проявляются некрофильские тенденции в искусстве и в обществе. Возможно, в связи с распространяющейся эпидемией СПИДа жизнь и смерть воспринимаются наиболее обостренно. На Западе многие писатели демонстрируют свою любовь к смерти, некоторые специально распускают слух о том, что больны СПИДом, чтобы привлечь к себе внимание и сделать рекламу. А один немецкий писатель во время недавнего интервью по телевидению лежал в черном гробу, установленном на столе, и оттуда слабым голосом беседовал с журналистом.
Пытаясь осмыслить все это, можно сделать вывод: скоро конец тысячелетия, и ощущается глобальная усталость, а что еще даст нам отдых, если не смерть!
