«КОЩЕЙ ПРАВОСЛАВЬЯ» В ОТЗЫВАХ ПОТОМКОВ
К. П. Победоносцев: pro et contra. Личность, общественно-политическая деятельность и мировоззрение Константина Победоносцева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Вступительная статья, составление, примечания, алфавитный указатель С. Л. Фирсова. СПб. Издательство Русского Христианского гуманитарного института. 1996. 575 с.
"Новый Мир", №3, 1997
Содержание этой книги шире названия: в нее включены не только развернутые суждения о Победоносцеве, принадлежащие «русским мыслителям и исследователям» (как обещано на титуле), но и статьи самого Победоносцева. Открывает книгу его темпераментное эссе «Граф В. Н. Панин. Министр юстиции», поражающее горячностью обличений и по праву напечатанное в конце 1850-х, накануне «великих реформ», в герценовских «Голосах из России». В то время Победоносцев — молодой, либерально настроенный юрист, еще ничего не совершивший для увенчавшей его в конце века громкой славы притеснителя религиозных свобод, «Кощея православья». А костяк книги составляет главное произведение Победоносцева — «Московский сборник», изданный уже известным на всю Россию обер-прокурором Синода и читающийся ныне как жесткий, но прозорливый приговор европейской цивилизации, как самый мрачный манифест консервативной мысли.
Правда, «Московский сборник» не так давно переиздавался (пять лет назад в издательстве «Русская книга», в серии «Мыслители России»). И хотя переиздан он был крайне плохо, прелесть новизны утрачена, поэтому главный интерес новой книги сосредоточен во второй ее части, где подобраны материалы о Победоносцеве — начиная от самых разношерстных и разнокалиберных отзывов современников, таких, как непременно цитируемый почти во всех работах об обер-прокуроре желчный памфлет А. Амфитеатрова и Е. Аничкова или, напротив, малоизвестная шуточная эпиграмма В. С. Соловьева и С. Н. Трубецкого (откуда и взяты нами слова о «Кощее православья»), и кончая написанными на основе богатых — в том числе архивных — материалов работами историков нашего столетия, осмыслявших Победоносцева с большой дистанции. Среди последних особенно выделяется блестящая и, к сожалению, до сих пор недооцененная статья замечательного историка Ю. В. Готье «К. П. Победоносцев и наследник Александр Александрович», изданная в 1928 году небольшим тиражом в почти раритетном ныне «Сборнике Публичной Библиотеки им. Ленина» (когда-то Ленинка и так называлась). Эта небольшая по объему работа — мастерский этюд ученого, первым, пожалуй, заинтересовавшегося интеллектуальной и психологической биографией Победоносцева: там, где всегда привычно рисовалась искаженная злобой гримаса реакционера, Готье разглядел трагедию личности и сумел понять эту трагедию в контексте истории.
Уже за то следует поблагодарить составителя антологии, что мы получили возможность беспрепятственно знакомиться с такого рода работами, труднодоступными теперь не только для так называемого широкого читателя, но и для самого «узкого специалиста», которому ныне решительно ограничен вход в руинированные залы научных библиотек. Но похвалы заслуживает не только введение в сборник отдельных раритетных статей. Состав всей книги хорошо продуман, материалы подобраны со знанием дела, и в удачной комбинации имен видно стремление сочетать репрезентативность с новизной: малоизвестные, незатасканные тексты (такие, как очерк либерального священника Г. Петрова «Страшный нигилист», где прототип Победоносцева лишь угадывается, прямо по имени он не назван) соседствуют с извлечениями из знаменитых, почти хрестоматийных работ Н. А. Бердяева, В. В. Розанова, Г. П. Флоровского, писавших о Победоносцеве точнее и проницательнее всех.
Конечно, материалы о прославленном реакционере представлены в антологии далеко не исчерпывающим образом. Иначе и быть не могло: многое и не заслуживает републикации, от многого — прежде всего от одиозного, плаксиво-апологетического (а такого вокруг Победоносцева почему-то очень густо) — составитель последовательно уходил. И тем не менее кое о чем, оставшемся за бортом, приходится пожалеть.
Обидно, что скупо введены мемуарные источники. Составитель ограничился лишь довольно скромными выдержками из воспоминаний А. Ф. Кони и Е. М. Феоктистова, тогда как мемуарная литература о Победоносцеве огромна, и в этом море исключительное место по остроте и точности мысли занимают воспоминания С. Ю. Витте, к сожалению вовсе обойденные в антологии. Приходится посетовать также, что крайне любопытные архивные материалы лишь в выдержках вошли во вступительную статью, хотя в расширенном виде могли бы значительно обогатить основной корпус текстов. Огорчительно, что не заинтересовали составителя глубокие, хотя и рассеянные по разным работам, суждения С. Л. Франка о Победоносцеве. И все же в целом состав книги кажется очень удачным, дающим широкую панораму отзывов и мнений.
Но именно эта удача — обоснованность и разнообразие состава — побуждает предъявлять к антологии требования иного рода — требования, которые, к сожалению, остаются неудовлетворенными.
Фигура Победоносцева настолько для российской истории характерна, настолько сложна, «зловеща» и вместе с тем загадочна, что даже из XX века беспристрастно судить о нем почти невозможно. Он шире себя самого, он сливается с эпохой, с режимом, с системой, но, может быть, главное — он сливается с тем, что обычно любую систему переживает: с государственной мифологией, с представлениями о национальной идентичности. Этим определяется запальчивость почти всех включенных в сборник статей. Мнения о Победоносцеве всегда высказывались крайние, что не мешало, правда по прошествии лет, авторам этих мнений решительно их пересматривать.
Примеры тому обнаруживаются в самой рецензируемой книге, куда включены, скажем, замечательные статьи В. В. Розанова, разделенные небольшим хронологическим промежутком, ознаменовавшим, однако, решительный поворот писателя в оценке Победоносцева: если первая статья («Скептический ум») выдержана в интонации толерантной, хотя и настороженной, даже опасливой (Розанов не нападает, но и не защищает, ценит достоинства, но не закрывает глаза на слабости), то последняя статья («Гамлет в роли администратора») откровенно насмешлива и враждебна. Это лишь частный пример. Любые суждения о Победоносцеве, включая те, что представлены в антологии, не могут быть верно истолкованы вне контекста, вне эпохи, когда они появились, вне своеобразия автора.
Между тем никаких сведений о позиции «мыслителей и исследователей», судивших о Победоносцеве, никакой информации об исторических обстоятельствах, в атмосфере которых их мнения складывались и корректировались, мы в рецензируемой книге не найдем. В случае, например, с Ю. В. Готье и Б. Б. Глинским — фигурами не первого ряда, но с неожиданно яркими работами — такая информация совершенно необходима. Что же касается найденного составителем паллиатива (сведения об авторах втиснуты в узкие рамки кратких аннотаций именного указателя), то проблема этим не решается: перечень биографических фактов, не имеющих прямого отношения к публикуемым текстам, более уместен в энциклопедическом словаре. В некоторых случаях остаются загадочными даже даты появления включенных в антологию статей: указана книга, по которой они печатаются, но ни слова не сказано о времени их создания, а книги могут ведь выходить и посмертно.
Еще хуже обстоит дело с текстами самого Победоносцева. Трактаты, эссе, заметки, вошедшие в состав «Московского сборника», написаны, как известно, не вдруг. Победоносцев объединил под одной обложкой работы, создававшиеся в течение четверти века, причем возвращался к ним — в основном расширял — не раз. К сожалению, мы действительно знаем далеко не все о «Кощее православья» (именно потому, что пугающая репутация как бы отменяла живой к нему интерес), изучением его наследия занимались мало, так что на сегодняшний день установлены датировки далеко не всех его статей. Однако время создания большинства из них определено историками общественной мысли, и пишущему о Победоносцеве знать об этом необходимо. В противном случае ему совершенно безосновательно покажется, что обер-прокурор Синода лишь «на закате XIX столетия» «на страницах своего знаменитого „Московского сборника”» (впервые действительно изданного отдельной книгой лишь в 1896 году) сформулировал те мысли, которые на самом деле он высказал почти за четверть века до того, в 1873 году, в газете «Гражданин», где была напечатана программная, открывающая «Московский сборник» статья «Церковь и государство». Не удивительно, что, в итоге, главная книга Победоносцева прочитана как «отражение страхов и предчувствий старого обер-прокурора», испуганного сложившейся «к началу XX столетия» «новой политической обстановкой». Похоже, С. Л. Фирсову, автору предисловия к рецензируемой книге, неизвестно, что значительная часть работ, составивших «Московский сборник», была написана не только не «старым», но даже еще и не «обер-прокурором», не успевшим к тому же испугаться политической ситуации, сложившейся много лет спустя.
Вне определенной исторической перспективы смысл любого суждения искажается, и рецензируемая книга — наглядный тому пример. Сравнивая раннюю статью Победоносцева о графе Викторе Никитиче Панине (которому, кстати, попеременно присваиваются в рецензируемой книге почему-то разные инициалы — то В. Н., то В. П.) с «Московским сборником» и настаивая на том, что последняя книга была написана «уже совсем другим» Победоносцевым, не «скромным чиновником», но «разочаровавшимся в людях скептиком и циником», «облеченным доверием монарха» и заласканным при дворе, С. Л. Фирсов явно упрощает и интеллектуальную биографию Победоносцева, и психологический рисунок личности. Не так круто и вовсе не под таким уж сильным влиянием двора менялся Победоносцев, как это может показаться и безусловно покажется, если следить за его эволюцией по неверно расставленным вехам. Собственно, почти весь собранный в антологии материал противоречит этим упрощенным решениям, как и кондово-советским ничего не объясняющим попыткам вскрыть «корни политического цинизма» Победоносцева и убедить читателя, что обер-прокурор Синода обладал «порочными в своей основе взглядами». Как раз последовательность, твердость и искренняя преданность режиму (при всех внутренних психологических разломах и срывах) поражала в Победоносцеве даже его самых резких критиков.
Многое еще удивляет в рецензируемой книге. Непонятно, например, почему тексты «Московского сборника» печатаются не по последнему прижизненному, самому полному изданию, вышедшему в начале XX века, но по первому изданию, позднее систематически пополнявшемуся автором и потому не отражающему его «последней воли». Если составителя в самом деле интересовали Победоносцев и его эволюция, которая как раз и запечатлена в текстуальном наращивании статей, то почему так легко и без всякой аргументации отдано предпочтение неполному тексту? Внимательный читатель, кстати, найдет в статье В. В. Розанова «Скептический ум» подробный перечень дополнений, введенных в пятое издание «Московского сборника», — и может законно возроптать или, во всяком случае, удивиться, почему теперь, когда Победоносцева начали наконец издавать и переиздавать, полный текст «Московского сборника» упорно, как и в книге пятилетней давности, игнорируется.
Непонятно, кроме того, почему комментатор утаил от читателя, что несколько статей «Московского сборника» — это вольный перевод или вольный пересказ работ западных философов. Сам Победоносцев, правда, проставил под названиями некоторых из таких статей имена Ральфа Эмерсона, Герберта Спенсера, Томаса Карлейля. Но что побудило его выставить эти имена и названия их трудов? Полемизирует он с ними или рецензирует, переводит или пишет собственные заметки под свежим впечатлением от прочитанного? Обо всем этом остается только гадать непосвященным. Что же говорить о других, тоже переводных статьях «Московского сборника», где Победоносцев по разным причинам от любых ссылок отказался и имен писателей вовсе не упомянул? В частности, не упомянул имени Макса Нордау, вольный перевод из которого представляет собой ни более ни менее как программная статья Победоносцева «Великая ложь нашего времени». Как должен расценивать эти тексты читатель, которому ничего не сообщили об их природе?
Непонятно, наконец, почему последовательно не прокомментированы в рецензируемой книге евангельские цитаты — далеко не всегда очевидные, иногда глубоко спрятанные в текст. Для Победоносцева, человека церковной культуры, каждая отсылка к Писанию исполнена глубокого смысла и особенно ответственна, уже поэтому стоило бы привлечь внимание читателя и к скрытым, и к явным библейским цитатам. Курьезно при этом, что, игнорируя их, комментатор воспринял некоторые из них с ненужной прямотой. Так, победоносцевская отсылка к Деяниям апостолов, к рассказу о мятеже ефесян и крике «Велика Артемида Ефесская!», в комментарии обойдена молчанием, но в именной указатель попадает следующая позиция: «Артемида (Эфесская) — греч. богиня», и далее следует много интересных для любознательного подростка сведений, не имеющих, однако, отношения ни к тексту Победоносцева, ни к Писанию, но зато легко извлекаемых из любой энциклопедии.
Вообще, курьезных моментов в книге немало, но все они так или иначе объяснимы, за исключением одного, на котором и закончу их печальный список. Победоносцев цитирует стихотворную строку «древнего поэта про водяную болезнь», которая мало того что неточно переведена, но сопровождается — вместо сообщения, что она принадлежит Горацию, — вполне абсурдным разъяснением: «речь идет о О. фон Бисмарке» (на которого, правда, Победоносцев намекает несколькими абзацами ниже). Каким образом древний поэт провидел явление Бисмарка и как связал его с водянкой — остается мистической тайной.
В первые годы перестройки прорвалась наружу древняя вера в некую скрытую от народа правду: достаточно сходить в архив или в спецхран (вариант — в кабинет партаппаратчика) и просто эту правду взять, чтобы предъявить обманутому народу. Издания, подобные рецензируемому, держатся пафосом тех лет: главное — напечатать ранее закрытое, утаенное (кстати, Победоносцев всегда был доступен в отечественных библиотеках), и все само собой встанет на места, будет ясно, где истина. Оказывается, это иллюзия. Чтобы осмыслить фигуру такого масштаба, чтобы найти для нее правильную оправу, невозможно просто взять ее штурмом. Тиражировать тексты, не зная их истинного места и даже истинной природы, — это бросаться на амбразуру. И трудно сказать, какие чувства испытываешь к смельчаку — грусть или недоумение перед очередной попыткой, все-таки не приблизившей нас к пониманию крупной исторической фигуры, интерес к которой растет и, безусловно, будет расти.
Ольга МАЙОРОВА.
