Виктор Топоров как Василий Розанов

Сергей Князев
sergkn@yahoo.com

Одна из отличительных черт гения, заметил как-то Акутагава - способность устраивать скандалы. Максима столь же эффектная, сколь уязвимая. Легко ее оспорить. Однако есть в истории нашей словесности персонаж, подтверждающий эту формулу абсолютно. Я имею в виду Василия Розанова, чемпиона своего времени по скандалам. Сегодня этот титул принадлежит Виктору Топорову. Какой-никакой, а все же повод сравнить этих литераторов есть. Тем более что они во многом схожи.

В начале века много и охотно ругали Розанова. В конце столетия бранят Топорова. Слова, впрочем, те же. "Гнилая душа", "Смердяков", "Передонов", "Вместо демона - лакей", "Инквизиторствующий кликуша". Обвинения в антисемитизме. И не разберешь с ходу, что здесь о Топорове, а что - о Розанове.

К тому и к другому всегда относились/относятся пристрастно. Либо злобная критика, либо восторженное, с придыханием, уважение. Но всегда - интерес. На прошедшей не так давно в Петербурге конференции "Школа литературного портрета и рецензии" Топорову задали едва ли не больше вопросов, чем всем остальным докладчикам вместе взятым.

Топоров, как и Розанов, - писатель по преимуществу газетный. (Любопытно, что даже самые известные и важные книги Розанова - "Уединенное", "Опавшие листья" - Андрей Синявский называл "лирической газетой".) Для обоих характерно сотрудничество в изданиях самой разной, порой противоположной направленности. Правда, Топоров никогда не позволяет себе писать одновременно "во всех направлениях".

Топоров постоянно декларирует и доказывает свою независимость, честность и "неангажированность". "Для меня - цивилизованность исключает групповщину, сервильность перед маститым писателем, а главное, неискренность в разговоре с читателем" (выделено мной. - С.К.). Розанов, правда, тоже неоднократно заявлял, что всегда писал что думал, не лукавя. И это совершенно справедливо в отношении его книг типа "Опавших листьев". Не раз говорено о небывалой до того искренности этих произведений, о том, что Розанову, как никому, удалось в них "высказать сердце". Однако читая газетные опусы Розанова, в это поверить нелегко.

"Подделывался".

Но ни к кому не подделывался.

"Льстил".

Но ни к кому не льстил.

"Писал против своего убеждения".

Никогда -

И если "лгал" (хотя определенно не помню), то просто в то время не хотел говорить правды, ну - "не хочу и не хочу".

Это - дурно.

Не очень и даже совсем не дурно. "Не хочу говорить правды". Что вы за дураки такие, что не можете отличить правды от лжи; почему я для вас должен трудиться?

Да и то определенной лжи я совсем не помню.

Правда, я писал одновременно "Черные" статьи с эс-эрными. И в обеих был убежден. Разве нет 1/100 истины в революции? и 1/100 истины в черносотенстве?" ("Опавшие листья". Короб второй).

Конечно, Топоров пишет всегда искренно, что, впрочем, не мешает ему иногда передергивать вполне по-розановски. Вот, скажем, в статье "Похороны Гулливера" ("Постскриптум", # 2, 1997) он цитирует стихотворение Бродского "Письмо в оазис", весьма неприятное для адресата - известного петербургского литератора, которого Топоров и старается "урыть". "Хорошие "стишки" не могут быть неистинными", - радостно взвивается критик. Во-первых, что есть истина? Во-вторых, как быть тогда с эпиграммами Пушкина, которые при всем своем совершенстве явно несправедливы?

Впрочем, и с Топоровым и с Розановым часто невозможно спорить по существу. Тексты Розанова настолько провокативны, что решивший всерьез опровергать в них написанное, рискует оказаться в дураках. Топорову же нередко трудно возразить просто потому, что, как сказал один из обиженных критиком, "нет другого такого Топорова, который бы сказал, что Топоров говорит неправду". Не имея что возразить по существу, оппоненты обвиняют Топорова в хамстве, антисемитизме, в том, что он не защищал демократию в девяносто первом, в неумении и нежелании вести цивилизованную полемику и т.д. Возражения, как правило, жалкие. Качество текстов в жанре "Наш ответ Топорову" часто лишь подтверждает правоту критика. Один из самых замечательных примеров - эпиграмма Александра Кушнера, опубликованная в первом номере "Нового мира" за прошлый год.

Сегодняшний Зоил бездарен так и жалок,
Такая это смесь вранья и глухоты,
Что греческий его прообраз и аналог
Из тьмы веков ему сочувствует: эх, ты!

Как звать тебя, скажи еще раз, Топоровым?
Проси, чтобы поэт заметил твой зудеж.
И тленья убежав, прихлопнут точным словом,
Останешься в веках и вечно заживешь.

Эпиграмма, конечно, ужасная. Стенгазета пединститута. Полное отсутствие настоящей, ядреной, энергичной литературной злости, одна обида. Элегическая интонация, эпиграмме противопоказанная полностью. Кокетливое примечание автора к "зудеж": "В рукописи у меня другое слово". Обвиняющий Топорова в глухоте сам поразительно невнимателен к языку: "останешься в веках" и "вечно заживешь" - это тавтология. Оборот "из тьмы веков" употреблять сегодня на полном серьезе вроде как и не очень прилично.

Как видно, поэт подставился. Тем более что в одной подборке с этой эпиграммой было напечатано стихотворение, опубликованное одновременно в специальном номере "Звезды", посвященном Бродскому (# 1, 1997). Чем Топоров и не замедлил воспользоваться, прихлопнув стихотворца точным словом: "И дополнительным доказательством того, что их (произведения Кушнера. - С.К.) не читают, служит то, что одни и те же стихи Кушнер печатает в двух-трех журналах одновременно".

Язвительные реплики Топорова в адрес Кушнера сопоставимы с розановскими выпадами против Блока. Вообще Топорова и Розанова интересно читать параллельно. Топоров о Кушнере - Розанов о Блоке. Топоров - (глагол вставьте по желанию) Дмитрия Лихачева, Сергея Аверинцева, Ефима Эткинда - Розанов в совершенно хамской манере высказывается о крупнейшем историке литературы начала века Семене Венгерове. Топоров спустя несколько месяцев после смерти Окуджавы пишет о нем всякие гадости - Розанов в 1912 году, через полтора года после кончины Толстого, замечает, что тот "прожил, собственно, глубоко пошлую жизнь".

И для Топорова, и для Розанова никогда не существовало литературных репутаций. И репутаций политических. "Всем великим людям я бы откусил голову" ("Опавшие листья"). Кампании против Розанова вспыхивали, когда тот, по выражению Виктора Сукача, "задевал кого-нибудь из демократических "столпов общества" или же русского освободительного движения". Топорова тоже больше всего начинают клевать после того, как он где-нибудь выскажется по поводу отцов современного русского "либерал-идиотизма". Политические взгляды и того и другого можно охарактеризовать как "радикальный консерватизм".

Конечно, уподобление Виктора Топорова Василию Розанову может показаться некорректным. При всей похожести у них и различий немало. На должность духовного сына Розанова с большим, возможно, основанием, может претендовать действительно очень близкий ему идейно и стилистически Дмитрий Галковский. Критик Лев Лурье возводит литературную генеалогию Топорова не к Розанову, а к "желчным журнальным рубакам 1860-х - Писареву, Ткачеву, Буренину".

Значение Розанова и Топорова в истории литературы, разумеется, различно. Первый - феноменально одаренный стилист, новатор, создавший новый жанр в искусстве и породивший мощную волну подражаний: "Это вам, потомки!" и "Записки сорокалетнего мужчины" Мариенгофа, "Ни дня без строчки" Олеши, катаевские "Кубик", "Трава забвения", "Святой колодец", некоторые тексты Астафьева, Солоухина, Бондарева. Из появившегося недавно - "Конец цитаты" Михаила Безродного, записки публикатора наследия Розанова - Виктора Сукача "Воспоминания о Розанове. Почти опавшие листья", "Розановый сад" Владимира Тучкова.

Заслуги не менее бесспорны, хоть и менее значительны. Он перевел немало из англосаксонской и немецкоязычной литературы да реанимировал газетную рецензию. "Критик разрушил, - замечает Лев Лурье, - отвратительную тенденцию, уподоблявшую рецензию пышному грузинскому тосту (чаще всего алаверды)". Что тоже, как подумаешь, - немало, особенно по нашим временам, когда читателям и писателям плевать друг на друга.

И все же сравнение Виктора Топорова с Василием Розановым кажется мне корректным и продуктивным. Их общие черты и сама возможность подобного сопоставления доказывают неслучайность появления литератора такого типа здесь и сейчас. Топорова, как и Розанова, породило само развитие литературы. Если б Топорова не было, его стоило бы выдумать. Потому неправ Александр Кушнер, наивно полагающий, что Топоров останется в истории лишь благодаря склоке с ним, "поэтом". Что ж, Розанов постоянно называл Гоголя идиотом, а Щедрина - "ругающимся губернатором" и "отвратительным явлением". Но мы ведь читаем Василия Васильевича не только за это.

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru